Шарлотта Бронте. Джейн Эйр

Читайте популярные произведения на английском языке с переводом. Шарлотта Бронте. Джейн Эйр.

Читайте в оригинале:  Шарлотта Бронте. Джейн Эйр

1 Jane Eyre, by Charlotte Bronte	Шарлотта Бронте. Джен Эйр
2 CHAPTER I	Глава I
3 There was no possibility of taking a walk that day.	В этот день нечего было и думать о прогулке.
4 We had been wandering, indeed, in the leafless shrubbery an hour in the morning; but since dinner (Mrs. Reed, when there was no company, dined early) the cold winter wind had brought with it clouds so sombre, and a rain so penetrating, that further out-door exercise was now out of the question.	Правда, утром мы еще побродили часок по дорожкам облетевшего сада, но после обеда (когда не было гостей, миссис Рид кушала рано) холодный зимний ветер нагнал угрюмые тучи и полил такой пронизывающий дождь, что и речи не могло быть ни о какой попытке выйти еще раз.
5 I was glad of it: I never liked long walks, especially on chilly afternoons: dreadful to me was the coming home in the raw twilight, with nipped fingers and toes, and a heart saddened by the chidings of Bessie, the nurse, and humbled by the consciousness of my physical inferiority to Eliza, John, and Georgiana Reed.	Что же, тем лучше: я вообще не любила подолгу гулять зимой, особенно под вечер. Мне казалось просто ужасным возвращаться домой в зябких сумерках, когда пальцы на руках и ногах немеют от стужи, а сердце сжимается тоской от вечной воркотни Бесси, нашей няньки, и от унизительного сознания физического превосходства надо мной Элизы, Джона и Джоржианы Рид.
6 The said Eliza, John, and Georgiana were now clustered round their mama in the drawing-room: she lay reclined on a sofa by the fireside, and with her darlings about her (for the time neither quarrelling nor crying) looked perfectly happy.	Вышеупомянутые Элиза, Джон и Джорджиана собрались теперь в гостиной возле своей мамы: она полулежала на диване перед камином, окруженная своими дорогими детками (в данную минуту они не ссорились и не ревели), и, очевидно, была безмятежно счастлива.
7 Me, she had dispensed from joining the group; saying, “She regretted to be under the necessity of keeping me at a distance; but that until she heard from Bessie, and could discover by her own observation, that I was endeavouring in good earnest to acquire a more sociable and childlike disposition, a more attractive and sprightly manner—something lighter, franker, more natural, as it were—she really must exclude me from privileges intended only for contented, happy, little children.”	Я была освобождена от участия в этой семейной группе; как заявила мне миссис Рид, она весьма сожалеет, но приходится отделить меня от остальных детей, по крайней мере до тех пор, пока Бесси не сообщит ей, да и она сама не увидит, что я действительно прилагаю все усилия, чтобы стать более приветливой и ласковой девочкой, более уживчивой и кроткой, пока она не заметит во мне что-то более светлое, доброе и чистосердечное; а тем временем она вынуждена лишить меня всех радостей, которые предназначены для скромных, почтительных деток.
8 “What does Bessie say I have done?”	— А что Бесси сказала?
9 I asked.	Что я сделала?
10 “Jane, I don’t like cavillers or questioners; besides, there is something truly forbidding in a child taking up her elders in that manner.	— Джен, я не выношу придирок и допросов; это просто возмутительно, когда ребенок так разговаривает со старшими.
11 Be seated somewhere; and until you can speak pleasantly, remain silent.”	Сядь где-нибудь и, пока не научишься быть вежливой, молчи.
12 A breakfast-room adjoined the drawing-room, I slipped in there.	Рядом с гостиной находилась небольшая столовая, где обычно завтракали Я тихонько шмыгнула туда.
13 It contained a bookcase: I soon possessed myself of a volume, taking care that it should be one stored with pictures.	Там стоял книжный шкаф; я выбрала себе книжку, предварительно убедившись, что в ней много картинок.
14 I mounted into the window-seat: gathering up my feet, I sat cross-legged, like a Turk; and, having drawn the red moreen curtain nearly close, I was shrined in double retirement.	Взобравшись на широкий подоконник, я уселась, поджав ноги по-турецки, задернула почти вплотную красные штофные занавесы и оказалась, таким образом, отгороженной с двух сторон от окружающего мира.
15 Folds of scarlet drapery shut in my view to the right hand; to the left were the clear panes of glass, protecting, but not separating me from the drear November day. At intervals, while turning over the leaves of my book, I studied the aspect of that winter afternoon.	Тяжелые складки пунцовых драпировок загораживали меня справа; слева оконные стекла защищали от непогоды, хотя и не могли скрыть картину унылого ноябрьского дня Перевертывая страницы, я время от времени поглядывала в окно, наблюдая, как надвигаются зимние сумерки.
16 Afar, it offered a pale blank of mist and cloud; near a scene of wet lawn and storm-beat shrub, with ceaseless rain sweeping away wildly before a long and lamentable blast.	Вдали тянулась сплошная завеса туч и тумана; на переднем плане раскинулась лужайка с растрепанными бурей кустами, их непрерывно хлестали потоки дождя, которые гнал перед собой ветер, налетавший сильными порывами и жалобно стенавший.
17 I returned to my book—Bewick’s History of British Birds: the letterpress thereof I cared little for, generally speaking; and yet there were certain introductory pages that, child as I was, I could not pass quite as a blank.	Затем я снова начинала просматривать книгу — это была «Жизнь английских птиц» Бьюика.
18 They were those which treat of the haunts of sea-fowl; of “the solitary rocks and promontories” by them only inhabited; of the coast of Norway, studded with isles from its southern extremity, the Lindeness, or Naze, to the North Cape—	Собственно говоря, самый текст мало интересовал меня, однако к некоторым страницам введения я, хоть и совсем еще ребенок, не могла остаться равнодушной: там говорилось об убежище морских птиц, о пустынных скалах и утесах, населенных только ими; о берегах Норвегии, от южной оконечности которой — мыса Линденеса — до Нордкапа разбросано множество островов:
19  “Where the Northern Ocean, in vast whirls, Boils round the naked, melancholy isles Of farthest Thule; and the Atlantic surge Pours in among the stormy Hebrides.”	…Где ледяного океана ширь Кипит у островов, нагих и диких, На дальнем севере; и низвергает волны Атлантика на мрачные Гебриды
20 Nor could I pass unnoticed the suggestion of the bleak shores of Lapland, Siberia, Spitzbergen, Nova Zembla, Iceland, Greenland, with “the vast sweep of the Arctic Zone, and those forlorn regions of dreary space,—that reservoir of frost and snow, where firm fields of ice, the accumulation of centuries of winters, glazed in Alpine heights above heights, surround the pole, and concentre the multiplied rigours of extreme cold.”	Не могла я также пропустить и описание суровых берегов Лапландии, Сибири, Шпицбергена, Новой Земли, Исландии, Гренландии, «всего широкого простора полярных стран, этих безлюдных, угрюмых пустынь, извечной родины морозов и снегов, где ледяные поля в течение бесчисленных зим намерзают одни над другими, громоздясь ввысь, подобно обледенелым Альпам; окружая полюс, они как бы сосредоточили в себе все многообразные козни сильнейшего холода».
21 Of these death-white realms I formed an idea of my own: shadowy, like all the half-comprehended notions that float dim through children’s brains, but strangely impressive.	У меня сразу же сложилось какое-то свое представление об этих мертвенно-белых мирах, — правда, туманное, но необычайно волнующее, как все те, еще неясные догадки о вселенной, которые рождаются в уме ребенка.
22The words in these introductory pages connected themselves with the succeeding vignettes, and gave significance to the rock standing up alone in a sea of billow and spray; to the broken boat stranded on a desolate coast; to the cold and ghastly moon glancing through bars of cloud at a wreck just sinking.	Под впечатлением этих вступительных страниц приобретали для меня особый смысл и виньетки в тексте: утес, одиноко стоящий среди пенящегося бурного прибоя; разбитая лодка, выброшенная на пустынный берег; призрачная луна, глядящая из-за угрюмых туч на тонущее судно.
23 I cannot tell what sentiment haunted the quite solitary churchyard, with its inscribed headstone; its gate, its two trees, its low horizon, girdled by a broken wall, and its newly-risen crescent, attesting the hour of eventide.	Неизъяснимый трепет вызывало во мне изображение заброшенного кладбища: одинокий могильный камень с надписью, ворота, два дерева, низкий горизонт, очерченный полуразрушенной оградой, и узкий серп восходящего месяца, возвещающий наступление вечера.
24The two ships becalmed on a torpid sea, I believed to be marine phantoms.	Два корабля, застигнутые штилем в недвижном море, казались мне морскими призраками.
25The fiend pinning down the thief’s pack behind him, I passed over quickly: it was an object of terror.	Страничку, где был изображен сатана, отнимающий у вора узел с похищенным добром, я поскорее перевернула: она вызывала во мне ужас.
26So was the black horned thing seated aloof on a rock, surveying a distant crowd surrounding a gallows.	С таким же ужасом смотрела я и на черное рогатое существо, которое, сидя на скале, созерцает толпу, теснящуюся вдали у виселицы.
27Each picture told a story; mysterious often to my undeveloped understanding and imperfect feelings, yet ever profoundly interesting: as interesting as the tales Bessie sometimes narrated on winter evenings, when she chanced to be in good humour; and when, having brought her ironing-table to the nursery hearth, she allowed us to sit about it, and while she got up Mrs. Reed’s lace frills, and crimped her nightcap borders, fed our eager attention with passages of love and adventure taken from old fairy tales and other ballads; or (as at a later period I discovered) from the pages of Pamela, and Henry, Earl of Moreland.	Каждая картинка таила в себе целую повесть, подчас трудную для моего неискушенного ума и смутных восприятий, но полную глубокого интереса, — такого же, как сказки, которые рассказывала нам Бесси зимними вечерами в тех редких случаях, когда бывала в добром настроении. Придвинув гладильный столик к камину в нашей детской, она разрешала нам усесться вокруг и, отглаживая блонды на юбках миссис Рид или плоя щипцами оборки ее ночного чепчика, утоляла наше жадное любопытство рассказами о любви и приключениях, заимствованных из старинных волшебных сказок и еще более древних баллад или же, как я обнаружила в более поздние годы, из «Памелы» и «Генриха, герцога Морландского».
28With Bewick on my knee, I was then happy: happy at least in my way.	И вот, сидя с книгой на коленях, я была счастлива; по-своему, но счастлива.
29I feared nothing but interruption, and that came too soon.	Я боялась только одного — что мне помешают, и это, к сожалению, случилось очень скоро.
30The breakfast-room door opened.	Дверь в маленькую столовую отворилась.
31“Boh! Madam Mope!” cried the voice of John Reed; then he paused: he found the room apparently empty.	— Эй, ты, нюня! — раздался голос Джона Рида; он замолчал: комната казалась пустой.
32“Where the dickens is she!” he continued.	— Куда к чертям она запропастилась? — продолжал он.
33“Lizzy!	— Лиззи!
34Georgy! (calling to his sisters) Joan is not here: tell mama she is run out into the rain—bad animal!”	Джорджи! — позвал он сестер. — Джоаны нет здесь. Скажите мамочке, что она убежала под дождик… Экая гадина!
35“It is well I drew the curtain,” thought I; and I wished fervently he might not discover my hiding-place: nor would John Reed have found it out himself; he was not quick either of vision or conception; but Eliza just put her head in at the door, and said at once—	«Хорошо, что я задернула занавесы», — подумала я, горячо желая, чтобы мое убежище не было открыто, впрочем, Джон Рид, не отличавшийся ни особой зоркостью, ни особой сообразительностью, ни за что бы его не обнаружил, но Элиза, едва просунув голову в дверь, сразу же заявила:
36“She is in the window-seat, to be sure, Jack.”	— Она на подоконнике, ручаюсь, Джон.
37And I came out immediately, for I trembled at the idea of being dragged forth by the said Jack.	Я тотчас вышла из своего уголка; больше всего я боялась, как бы меня оттуда не вытащил Джон.
38“What do you want?” I asked, with awkward diffidence.	— Что тебе нужно? — спросила я с плохо разыгранным смирением.
39“Say,	— Скажи:
40‘What do you want, Master Reed?’” was the answer.	«Что вам угодно, мистер Рид?» — последовал ответ.
41“I want you to come here;” and seating himself in an arm-chair, he intimated by a gesture that I was to approach and stand before him.	— Мне угодно, чтобы ты подошла ко мне, — и, усевшись в кресло, он показал жестом, что я должна подойти и стать перед ним.
42John Reed was a schoolboy of fourteen years old; four years older than I, for I was but ten: large and stout for his age, with a dingy and unwholesome skin; thick lineaments in a spacious visage, heavy limbs and large extremities.	Джону Риду исполнилось четырнадцать лет, он был четырьмя годами старше меня, так как мне едва минуло десять. Это был необычайно рослый для своих лет увалень с прыщеватой кожей и нездоровым цветом лица; поражали его крупные нескладные черты и большие ноги и руки.
43He gorged himself habitually at table, which made him bilious, and gave him a dim and bleared eye and flabby cheeks.	За столом он постоянно объедался, и от этого у него был мутный, бессмысленный взгляд и дряблые щеки.
44He ought now to have been at school; but his mama had taken him home for a month or two, “on account of his delicate health.”	Собственно говоря, ему следовало сейчас быть в школе, но мамочка взяла его на месяц-другой домой «по причине слабого здоровья».
45Mr. Miles, the master, affirmed that he would do very well if he had fewer cakes and sweetmeats sent him from home; but the mother’s heart turned from an opinion so harsh, and inclined rather to the more refined idea that John’s sallowness was owing to over-application and, perhaps, to pining after home.	Мистер Майлс, его учитель, утверждал, что в этом нет никакой необходимости, — пусть ему только поменьше присылают из дому пирожков и пряников; но материнское сердце возмущалось столь грубым объяснением и склонялось к более благородной версии, приписывавшей бледность мальчика переутомлению, а может быть, и тоске по родному дому.
46John had not much affection for his mother and sisters, and an antipathy to me.	Джон не питал особой привязанности к матери и сестрам, меня же он просто ненавидел.
47He bullied and punished me; not two or three times in the week, nor once or twice in the day, but continually: every nerve I had feared him, and every morsel of flesh in my bones shrank when he came near.	Он запугивал меня и тиранил; и это не два-три раза в неделю и даже не раз или два в день, а беспрестанно. Каждым нервом я боялась его и трепетала каждой жилкой, едва он приближался ко мне.
48There were moments when I was bewildered by the terror he inspired, because I had no appeal whatever against either his menaces or his inflictions; the servants did not like to offend their young master by taking my part against him, and Mrs. Reed was blind and deaf on the subject: she never saw him strike or heard him abuse me, though he did both now and then in her very presence, more frequently, however, behind her back.	Бывали минуты, когда я совершенно терялась от ужаса, ибо у меня не было защиты ни от его угроз, ни от его побоев; слуги не захотели бы рассердить молодого барина, став на мою сторону, а миссис Рид была в этих случаях слепа и глуха: она никогда не замечала, что он бьет и обижает меня, хотя он делал это не раз и в ее присутствии, а впрочем, чаще за ее спиной.
49Habitually obedient to John, I came up to his chair: he spent some three minutes in thrusting out his tongue at me as far as he could without damaging the roots: I knew he would soon strike, and while dreading the blow, I mused on the disgusting and ugly appearance of him who would presently deal it.	Привыкнув повиноваться Джону, я немедленно подошла к креслу, на котором он сидел; минуты три он развлекался тем, что показывал мне язык, стараясь высунуть его как можно больше. Я знала, что вот сейчас он ударит меня, и, с тоской ожидая этого, размышляла о том, какой он противный и безобразный.
50I wonder if he read that notion in my face; for, all at once, without speaking, he struck suddenly and strongly.	Может быть, Джон прочел эти мысли на моем лице, потому что вдруг, не говоря ни слова, размахнулся и пребольно ударил меня.
51I tottered, and on regaining my equilibrium retired back a step or two from his chair.	Я покачнулась, но удержалась на ногах и отступила на шаг или два.
52“That is for your impudence in answering mama awhile since,” said he, “and for your sneaking way of getting behind curtains, and for the look you had in your eyes two minutes since, you rat!”	— Вот тебе за то, что ты надерзила маме, — сказал он, — и за то, что спряталась за шторы, и за то, что так на меня посмотрела сейчас, ты, крыса!
53Accustomed to John Reed’s abuse, I never had an idea of replying to it; my care was how to endure the blow which would certainly follow the insult.	Я привыкла к грубому обращению Джона Рида, и мне в голову не приходило дать ему отпор; я думала лишь о том, как бы вынести второй удар, который неизбежно должен был последовать за первым.
54“What were you doing behind the curtain?” he asked.	— Что ты делала за шторой? — спросил он.
55“I was reading.”	— Я читала.
56“Show the book.”	— Покажи книжку.
57I returned to the window and fetched it thence.	Я взяла с окна книгу и принесла ему.
58“You have no business to take our books; you are a dependent, mama says; you have no money; your father left you none; you ought to beg, and not to live here with gentlemen’s children like us, and eat the same meals we do, and wear clothes at our mama’s expense.	— Ты не смеешь брать наши книги; мама говорит, что ты живешь у нас из милости; ты нищенка, твой отец тебе ничего не оставил; тебе следовало бы милостыню просить, а не жить с нами, детьми джентльмена, есть то, что мы едим, и носить платья, за которые платит наша мама.
59Now, I’ll teach you to rummage my bookshelves: for they are mine; all the house belongs to me, or will do in a few years.	Я покажу тебе, как рыться в книгах. Это мои книги! Я здесь хозяин! Или буду хозяином через несколько лет.
60Go and stand by the door, out of the way of the mirror and the windows.”	Пойди встань у дверей, подальше от окон и от зеркала.
61I did so, not at first aware what was his intention; but when I saw him lift and poise the book and stand in act to hurl it, I instinctively started aside with a cry of alarm: not soon enough, however; the volume was flung, it hit me, and I fell, striking my head against the door and cutting it.	Я послушалась, сначала не догадываясь о его намерениях; но когда я увидела, что он встал и замахнулся книгой, чтобы пустить ею в меня, я испуганно вскрикнула и невольно отскочила, однако недостаточно быстро: толстая книга задела меня на лету, я упала и, ударившись о косяк двери, расшибла голову.
62The cut bled, the pain was sharp: my terror had passed its climax; other feelings succeeded.	Из раны потекла кровь, я почувствовала резкую боль, и тут страх внезапно покинул меня, дав место другим чувствам.
63“Wicked and cruel boy!” I said.	— Противный, злой мальчишка! — крикнула я.
64“You are like a murderer—you are like a slave-driver—you are like the Roman emperors!”	— Ты — как убийца, как надсмотрщик над рабами, ты — как римский император!
65I had read Goldsmith’s History of Rome, and had formed my opinion of Nero, Caligula, &c.	Я прочла «Историю Рима» Гольдсмита [Гольдсмит Оливер (1728-1774) — английский писатель, автор романа «Векфильдский священник»] и составила себе собственное представление о Нероне, Калигуле и других тиранах.
66Also I had drawn parallels in silence, which I never thought thus to have declared aloud.	Втайне я уже давно занималась сравнениями, но никогда не предполагала, что выскажу их вслух.
67“What! what!” he cried.	— Что? Что? — закричал он.
68“Did she say that to me?	— Кого ты так называешь?..
69Did you hear her, Eliza and Georgiana?	Вы слышали, девочки?
70Won’t I tell mama? but first—”	Я скажу маме! Но раньше…
71He ran headlong at me: I felt him grasp my hair and my shoulder: he had closed with a desperate thing.	Джон ринулся на меня; я почувствовала, как он схватил меня за плечо и за волосы. Однако перед ним было отчаянное существо.
72I really saw in him a tyrant, a murderer.	Я действительно видела перед собой тирана, убийцу.
73I felt a drop or two of blood from my head trickle down my neck, and was sensible of somewhat pungent suffering: these sensations for the time predominated over fear, and I received him in frantic sort.	По моей шее одна за другой потекли капли крови, я испытывала резкую боль. Эти ощущения на время заглушили страх, и я встретила Джона с яростью.
74I don’t very well know what I did with my hands, but he called me “Rat!	Я не вполне сознавала, что делают мои руки, но он крикнул: — Крыса!
75Rat!” and bellowed out aloud.	Крыса! — и громко завопил.
76Aid was near him: Eliza and Georgiana had run for Mrs. Reed, who was gone upstairs: she now came upon the scene, followed by Bessie and her maid Abbot.	Помощь была близка. Элиза и Джорджиана побежали за миссис Рид, которая ушла наверх; она явилась, за ней следовали Бесси и камеристка Эббот.
77We were parted: I heard the words—	Нас разняли, и до меня донеслись слова:
78“Dear! dear!	— Ай-ай!
79What a fury to fly at Master John!”	Вот негодница, как она набросилась на мастера Джона!
80“Did ever anybody see such a picture of passion!”	— Этакая злоба у девочки!
81Then Mrs. Reed subjoined—	И, наконец, приговор миссис Рид:
82“Take her away to the red-room, and lock her in there.”	— Уведите ее в красную комнату и заприте там.
83Four hands were immediately laid upon me, and I was borne upstairs. CHAPTER II	Четыре руки подхватили меня и понесли наверх. Глава II
84I resisted all the way: a new thing for me, and a circumstance which greatly strengthened the bad opinion Bessie and Miss Abbot were disposed to entertain of me.	Я сопротивлялась изо всех сил, и эта неслыханная дерзость еще ухудшила и без того дурное мнение, которое сложилось обо мне у Бесси и мисс Эббот.
85The fact is, I was a trifle beside myself; or rather out of myself, as the French would say: I was conscious that a moment’s mutiny had already rendered me liable to strange penalties, and, like any other rebel slave, I felt resolved, in my desperation, to go all lengths.	Я была прямо-таки не в себе, или, вернее, вне себя, как сказали бы французы: я понимала, что мгновенная вспышка уже навлекла на меня всевозможные кары, и, как всякий восставший раб, в своем отчаянии была готова на все.
86“Hold her arms, Miss Abbot: she’s like a mad cat.”	— Держите ее за руки, мисс Эббот, она точно бешеная…
87“For shame! for shame!” cried the lady’s-maid.	— Какой срам! Какой стыд! — кричала камеристка.
88“What shocking conduct, Miss Eyre, to strike a young gentleman, your benefactress’s son!	— Разве можно так недостойно вести себя, мисс Эйр? Бить молодого барина, сына вашей благодетельницы!
89Your young master.”	Ведь это же ваш молодой хозяин!
90 “Master!	— Хозяин?
91 How is he my master?	Почему это он мой хозяин?
92 Am I a servant?”	Разве я прислуга?
93 “No; you are less than a servant, for you do nothing for your keep.	— Нет, вы хуже прислуги, вы не работаете, вы дармоедка!
94 There, sit down, and think over your wickedness.”	Вот посидите здесь и подумайте хорошенько о своем поведении.
95 They had got me by this time into the apartment indicated by Mrs. Reed, and had thrust me upon a stool: my impulse was to rise from it like a spring; their two pair of hands arrested me instantly.	Тем временем они втащили меня в комнату, указанную миссис Рид, и с размаху опустили на софу. Я тотчас взвилась, как пружина, но две пары рук схватили меня и приковали к месту.
96 “If you don’t sit still, you must be tied down,” said Bessie.	— Если вы не будете сидеть смирно, вас придется привязать, — сказала Бесси.
97 “Miss Abbot, lend me your garters; she would break mine directly.”	— Мисс Эббот, дайте-ка мне ваши подвязки, мои она сейчас же разорвет.
98Miss Abbot turned to divest a stout leg of the necessary ligature.	Мисс Эббот отвернулась, чтобы снять с дебелой ноги подвязку.
99 This preparation for bonds, and the additional ignominy it inferred, took a little of the excitement out of me.	Эти приготовления и ожидавшее меня новое бесчестие несколько охладили мой пыл.
100 “Don’t take them off,” I cried; “I will not stir.” In guarantee whereof, I attached myself to my seat by my hands.	— Не снимайте, я буду сидеть смирно! — воскликнула я и в доказательство вцепилась руками в софу, на которой сидела.

 

Сборник рассказов : Чтение параллельных текстов